Авторская страница

поэта, автора-исполнителя песен, прозаика


Владимира Гинсбурга

г.Самара

– Подожди, дурачок, прежде чем расстаться, нам необходимо кое-что обсудить. А потом поступай как знаешь.

– Что нам с тобой обсуждать, когда и так все ясно? Прощай!

– Петр, прошу тебя, не уходи! Я должна тебе о многом расска-зать. Умоляю, останься!

У Марии на глазах заблестели слезы. Он ощутил, как его сердце сжалось от нестерпимой жалости к этой роскошной и в то же время, как ему показалось, несчастной молодой женщине. Возможно, на ее долю выпало не меньше страданий и невосполнимых утрат, чем дове-лось пережить ему за столь короткий отрезок жизни.

– Хорошо, Мария, я готов тебя выслушать, но учти: наши с то-бой пути на этой земле уже никогда не пересекутся.

Однако пути Господни неисповедимы. И никто из нас не знает наперед, когда и в каком месте может подстеречь та самая роковая оплошность, способная в корне изменить всю нашу дальнейшую жизнь.

Они прошли вглубь парка, сели на скамейку. Некоторое время сидели и просто молчали. Она держала в руках прекрасный букет роз, точно с холста картины известного мастера кисти. И даже после того, как Жженый несколькими минутами ранее пережил столь драматический для себя стресс, он по-прежнему продолжал испытывать к этой женщине какие-то необыкновенные, магические чувства.

Подошел мужчина лет тридцати. С виду он производил впечат-ление человека, находившегося в местах лишения свободы.

– Я не помешаю?

– Нет, не помешаете, – коротко ответила девушка.

Мужчина присел на край лавочки и, развернув газету, углубился в чтение.

После минутной паузы она первой нарушила молчание.

– Я должна рассказать тебе кое-что о себе. Жизнь куда сложней, чем мы себе это представляем. Петр, пожалуйста, выслушай меня внимательно, а там решай сам, как тебе поступить.

Жженый молчал. Он с грустью наблюдал на воркующих сиза-рей, с наслаждением пьющих из луж дождевую воду, и, быть может, в эти мгновения его мысли витали где-то далеко-далеко, в том безза-ботном, счастливом, безвозвратно ушедшем в небытие детстве.

Исповедь Зои-Марии.

С ранних лет я осталась без родителей. Их как врагов народа расстреляли большевики. Разве я в этом виновата? Да, мое происхож-дение не из рабоче-крестьянской семьи. Но не я выбирала себе роди-телей. И не моя вина, что я появилась на свет в семье, где нравствен-ные нормы поведения весьма далеки от норм большевистской рабоче-крестьянской идеологии. Родилась я в 1937 году, а в тридцать вось-мом моих родителей поставили к стенке. И знаешь за что? За то, что они были дворянского происхождения. Мой отец, мой дед и мой пра-дед были потомственными юристами. Из поколения в поколение они всегда следовали букве закона. Моя мама была замечательным вра-чом от Бога. За время своей работы ей удалось вернуть к жизни нема-ло людей. Через год после моего рождения на родителей сфабрикова-ли ложный донос. Якобы они троцкисты и состоят в какой-то под-польной террористической организации. Хотя таковыми они никогда не являлись. Вскоре после доноса родителей арестовали. Приговор суда не заставил себя долго ждать. Я в одночасье осталась сиротой. Но мир не без добрых людей. В годовалом возрасте меня приютили замечательные люди. Они не побоялись, что я была отпрыском врагов народа, и несмотря на это взяли меня жить в свой дом.

Слушая рассказ Марии, Петр Ремезов думал о том, что их судь-бы схожи, и что ее жизнь нисколько не слаще, чем его.

– А что было дальше? – с чувством тяжести на душе спросил Жженый.

– А дальше – война, – ответила Мария.

Да. Эта война была для всего нашего многострадального народа трагической, а для детей в особенности, независимо от того, чьи это были дети: врагов народа или сталинских героев! Сколько сирот по всей необъятной Родине осталось после той страшной войны, унес-шей двадцать с лишним миллионов жизней наших соотечественни-ков?

Возможно, думая о своих несложившихся судьбах, каждый из них вновь погрузился в тяжелые размышления.

Гражданин, сидевший на лавочке, все так же читал газету, не привлекая к себе внимания. После некоторой паузы Мария продол-жила свой рассказ:

– Родители мои всю жизнь жили в Москве, причем их никогда не интересовала политика. Папа занимался адвокатской практикой, мама лечила людей. Но все шло к тому, к чему и должно было придти, так как в большевистской России для таких людей, как мои родители, места не было.

– И как же дальше складывалась твоя жизнь?

– А как и у многих детей того времени. Впрочем, как и у тебя то-же. Я оказалась в детдоме.

– Да? В детдоме? – прошептал Петр. Быть может, после слов, только что сказанных ей, он подумал о том, как еще тогда, в самом начале войны, он тоже попал в детский дом, будучи эвакуированным почти последним эшелоном из Витебска в город Куйбышев.

– А как же те добрые люди, которые тебя приютили?

– Замечательные люди – Елена Николаевна и Иван Сидорович Мироновы. У них самих, кроме меня, было трое детей – два сына и дочь. Когда мама работала главврачом в больнице, она вылечила от тяжелой болезни Ивана Сидоровича, фактически вернув его к жизни. За это, в знак благодарности к моим покойным родителям, они и приютили меня в своем доме. И более того, все их семейство относи-лось ко мне с огромной любовью и лаской, но, к несчастью, это про-должалось недолго. В самом начале войны Иван Сидорович был мо-билизован на фронт. По прошествии нескольких месяцев Елена Ни-колаевна получила извещение, в котором сообщалось, что Иван Си-дорович пропал без вести. Кажется, где-то под Смоленском, – допол-нила Мария.

Жженый вспомнил отца. На сердце еще сильнее защемило. Дос-тав из кармана брюк папиросы, он закурил, продолжая внимательно слушать повествование Марии.

– Елена Николаевна надеялась и верила, что Иван Сидорович не погиб. «Возможно, он ранен и находится в госпитале, – думала она, – и пришлет о себе весточку». Но все ее надежды оказались тщетны. Больше никаких известий о муже она не получала.

В 1942 году забрали на фронт старшего сына Виктора. Не про-шло и двух месяцев, как на него пришла похоронка, и мать в один час поседела. Затем, примерно через полгода, ее второй сын Геннадий пошел в военкомат и подал заявление, чтобы отправиться доброволь-цем на фронт, хоть и не достигнул еще призывного возраста. Он хотел отомстить за погибших отца и брата. Никогда не забуду, как мать провожала сына. Как чувствовала, что расстается с ним навсегда.

В 1945 году Елена Николаевна получила извещение: «Ваш сын, Миронов Геннадий Иванович, пал смертью храбрых при освобожде-нии города Будапешт. За мужество и героизм он представлен к ордену Красного Знамени – посмертно». Такого тяжелого удара эта замечательная женщина пережить уже не смогла. Месяца через два после похоронки на второго сына она тяжело заболела, слегла и умерла. Сразу же после смерти Елены Николаевны меня и мою неродную сестру Валю отправили в детский дом. Вале было четырнадцать лет, мне – восемь. До сих пор не могу понять, почему нас распределили по разным детским домам. С тех пор Валю я боль-ше не видела.

В 1948 году, когда мне было уже одиннадцать лет, из детского дома меня забрал к себе жить один человек – Кирилл Афанасьевич Прогон, вор в законе. Он заботился обо мне как о родной дочери. Правда, прожили мы вместе недолго. В 1950 его посадили, и я опять осталась одна. Жила в коммунальной квартире большого дома, в ком-нате Кирилла Афанасьевича. Перед тем, как его арестовали, он оста-вил записку с деньгами соседке тете Клаве, чтобы та обо мне позабо-тилась. Тетя Клава оказалась хорошей женщиной и действительно проявляла обо мне заботу. Хотя в то время я сама уже работала в сто-ловой посудомойкой и получала хоть какие-то деньги. Вот так и жила в комнате Прогона одна до 1953 года. А весной пятьдесят третьего к нам в дом пришел мужчина с письмом от Кирилла Афанасьевича. В письме говорилось, чтобы я переехала в Ленинград по такому-то адресу, где обо мне позаботятся добрые люди. Эти добрые люди оказались питерскими ворами. А дальше, я думаю, тебе и самому нетрудно догадаться, как складывалась моя дальнейшая судьба. Я стала воровкой. Я не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы Кирилл Афанасьевич не забрал меня тогда из детского дома. Но в любом случае зла на него я не держу. Ненависть я испытываю к тем людям, которые еще тогда, в тридцать восьмом, лишили меня родителей. Хотя Бог им судья. Скорее всего, я бы никогда не узнала о том, что, когда я была совсем еще крохотным ребенком, большевики сделали меня сиротой, если бы много позже, когда Прогон забрал меня из детского дома, он не рассказал мне о трагической судьбе моих родителей. И о том, какого я происхождения. Откуда он обо всем этом узнал, мне до сих пор неизвестно. Хотя я не раз пыталась завести с ним разговор на эту тему.

– И что же он тебе отвечал? – полюбопытствовал Петр.

– Что в истории о моих родителях нет ни грамма лжи. Вот и все. А когда я спрашивала, откуда ему обо всем этом стало известно, он отвечал строго и коротко, что мне это знать ни к чему, мол, меньше знаешь – крепче спишь. И больше к этой теме мы с ним ни разу не возвращались.

– Как твое настоящее имя? – спросил Петр.

– Зоя.

Ремезов задумчиво сидел на лавке и с какой-то неподдельной грустью печальным взором смотрел на тополя, плавно сбрасывающие с себя желто-багряную листву. О чем думал Петр Павлович в тот мо-мент? Возможно, он сравнивал свою несложившуюся жизнь с траги-ческой судьбой этой несчастной девушки? И вновь, и вновь поражал-ся тому, насколько их судьбы между собой схожи. И хотя его родите-ли не были репрессированы и расстреляны, тем не менее, он ощущал себя изгоем, неполноценным существом в этом суетном и несправед-ливом мире. Его мысли нарушила Зоя-Мария:

– Что с тобой, Петр? Ты как будто бы меня и не слушал?

– Понимаешь, Зоя, – точно очнувшись от своих глубоких дум, произнес Жженый, – я часто задаюсь таким вопросом: почему жизнь зачастую бывает так несправедлива к людям? Ведь все мы рождаемся на этот свет совершенно одинаковые. Если в природе все абсолютно гармонично, и нет ничего лишнего, то и среди людей, как я понимаю, все должно быть, как и в окружающей их природе. Если уж не все гармонично, то хотя бы ближе к тому. Однако одним судьбой предна-значено прожить нормальную человеческую жизнь, а другим – в бес-конечных страданиях и муках.

– Я тоже часто задаю себе этот вопрос. Возможно, каждый из нас, пришедших в этот суетный мир, наперед запрограммирован, ка-кова будет его линия жизни, изменить которую, увы, никому из нас неподвластно.

– Да, – Ремезов покачал головой, выпуская изо рта папиросный дым. – Выходит, действительно, мы не властны быть хозяевами соб-ственных судеб, если за нас все решают другие люди. И за тебя, и за меня, и за весь наш народ.

– Ты прав. Эти люди решают все за весь народ. Хотят – казнят, хотят – милуют, – ответила Зоя-Мария. – А нам с тобой, Петя, остает-ся только одно: вытянуть из крапленой колоды козырного туза. И мы его должны обязательно вытянуть. Я хочу кое-что сказать тебе про человека, который послал меня к тебе.

– Это Прогон?

– Да, это он. Он хочет с тобой встретиться. Решай сам, поедешь ты к нему или нет. Силком тебя принуждать никто не собирается. Но я бы хотела…

Жженый не дал закончить фразу Зое-Марии:

– Хорошо, едем. Я готов с ним перетолковать.

Пока они ехали на такси к дому Кирилла Афанасьевича Прого-на, Петр Ремезов не произнес ни слова, пребывая в полной задумчи-вости. И было от чего! Его душу тревожили тяжелые предчувствия, что он вновь становится на преступный путь, что его опять за углом подкарауливает коварная судьба-злодейка, из стальных лап которой ему уже, как видно, не вырваться никогда. «Будь что будет»! – не-ожиданно для самого себя вслух произнес он. Зоя-Мария, повернув голову к его лицу, ласково провела своим детским указательным пальцем по его волевому подбородку:

– Все будет хорошо, Петя, – прошептала она.

 

 

 

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82